ВЕРЕСЕНЬ 1943 РОКУ.
Дивизию отвели во второй эшелон, а затем после короткого отдыха, в составе 82 стрелкового корпуса генерала Кузнецова, по железной дороге, перебросили под Харьков в район Валуйки. Юго-Западному фронту, развернувшему наступление за освобождение левобережной Украины, требовались резервы, много резервов. Советские войска стремились, возможно быстрее выйти к Днепру и форсировать его с ходу, не дать врагу закрепиться и организовать оборону. Враг цеплялся за каждый рубеж, за каждый населенный пункт, однако,вскоре сопротивление на Кременчугском и Днепропетровском направлениях было окончателъно сломлено и наша 37 армия генерала Шарохина в составе которой наступала и наша дивизия, сменив войска 69 армий, перешла в стремителъное преследование врага на Кременчугском направлении.
Мы все ближе и ближе подходили к родным для меня местам, к Суле, к седому Днепру. Где-то здесь, недалеко мои родные: мать, брат. Что с ними?..
Как-то попалась мне под руки фронтовая газета, из которой я узнал, что соседней армией освобожден наш районный центр Градижск. Пять долгих и тревожных лет не был я дома, а последние три с лишним вовсе ничего не знал о родных. Я не мог удержаться от соблазна навестить родные места. Командир полка подполковник Зарва П.Г.,выслушав просьбу, разрешил съездить к матери. Не теряя ни минуты, на трофейном велосипеде двинулся в путь, 120 километров для меня, тогда еще совсем молодого и полного сил, преодолеть на веломашине особого труда не представляло.
Еще не успело и стемнеть, как я уже подъезжал к селу Мозолеевка, где должен, по моим расчетам, жить брат Григорий. Он писал еще накануне войны, что женился и живет в этом селе. Повстречалась незнакомая женщина с корзиной яблок. Решил спросить ее где живет брат. Она вздрогнула от неожиданности, уронила корзину и яблоки, как шары, покатились по тропинке.
– Что это вы так испугались?… Своих не узнаете?..- помогая собирать яблоки, спросил я.
– А кто же вы будете?
– Родной брат Григория Чуйко, знаете такого?…
– Федосеевича, что ли?… Кто же его не знает? Уж не Петром ли Вас зовут?
– Петром. Тетю, а что с ним, с Григорием? Жив ли, где он живет?- засыпал я ее вопросами.
– Вчерася видела его, уж после того, как убежали фрицы. Пойдемте я провожу Вас. Это по пути. А я вырвалась в сад на минутку, яблок собрать детям и бегу домой, задумавшись, от того и испугалась. Это моя хата, а вон тот третий дом на той стороне их, – сказала и повернула к себе во двор.
Подходя ко двору, который указала мне женщина, я сразу заметил Григория, хотя уже и стемнело. Нервы напряглись до предела, а все-таки пошутить захотелось, узнает ли?..
– Хозяин, скажите пожалуйста, водички попить у вас не найдется?- спросил я, меняя голос.
– Зайдите в хату, там хозяйка вас напоит, а то она уже веревку с колодца сняла, – не оборачиваясь и занимаясь своим делом пробурчал он.
Я еле сдержался, чтобы не закричать:”Эй ты, олух! Оглянись! Это же я – Петр! Брат твой!»… В этот момент, услышав наш разговор, на порог дома вышла еще молодая, черноглазая женщина.
– Господи, боже ты мой! Да Вы не брат ли моего Гриши? – закричала она.
Григорий резко повернулся, да так и застыл на месте с приподнятыми руками.
– Петя, ты ли это? – только и мог выдавить из себя и слезы брызнули из его глаз.
Обнялись, расцеловались, всплакнули слезами радости и долго еще тискали друг друга.
– А мама как? Что о с ней? Жива ли?..- засыпал я его вопросами.
– Жива…жива. На той недели еще при немцах они приходили к нам. По тебе все плачут, думают тебя нет в живых, – ответил он.
– Чего же вы стоите, братики, заходите в хату. Брось зту работу Гриша, после доделаем, – сказала, как пропела, жена брата.
– А, так я еще и на свинину попал? Вот здорово?.- Тодько теперь увидел я еще не совсем разделанную тушу свиньи, над которой так внимательно хлопотал Григорий.
– Осколком от бомбы ее, пришлось прирезать, – вот и вожусь,- пояснил брат.
Поужинали, выпили по чарке крепкого “первака” и проговорив до рассвета, так и не ложились спать. А с рассветом сели на велосипеды и поехали к матери в родное мне село Броварки, что в семи километрах от Мозолиевки. Проезжая родными местами, я словно бы парил на крыльях, все вокруг было мне знакомое, родное. То и дело останавливали нас земляки, больше женщины, каждая из которых, перебивая друг друга, распрашвала о своих ушедшх на фронт, не видел ли кого? Не слышал ли чего?
Откуда им знать, что война разбросала свои черные, кровавые крылья на огромные пространства и что встретить земляка можно только случаймо. Я утешал каждого, как мог.
Вот и престарелый, но до боли родной мне домик. Но, что это? На двери замок. Удивительно! Где же она может быть в такую рань? Забеспокоились мы. Уж не случилось ли чего?..
– Наверное, на огороде, я мигом сбегаю за ней, бабушка только что была здесь, – залепетала соседская девочка лет 8-10, невесть откуда появившаяся и стрелой, вприпрыжку вылетела со двора.
– Это чья же? – обратился я к Григорию.
– Ильи Кобыльского внучка, ты ее должен знать, или не помнишь? Там рядом за нашим огородом живут… Неужто забыл? Володька твой товарищ был. Вспомнил?.. Да только он погиб в самом начале войны, похоронную прислали…
– Володю хорошо помню, какой парняга был. Проклятая война. А вот девочку, убей – не помню, маленькая она тогда еще была, когда уходил из села, – ответил я.
– Да, молодежь растет и война им не помеха, – задумливо проговорил брат.
Вдалаке показалась маденькая сгорбившаяся фигурка. Она бежала, падала, подымалась и снова бежала. Я не выдержал и устремился навстречу. Первым, что увидел, одежду матери – платочек, из-под которого выбивались совсем седые волосы.
– Сыночек ты мой, – воя в слезах бросилась она ко мне и задрожала в судорогах плача.
Я тоже долго никак не мог придти в себя. Бедная мама,как же она изменилась, сгорбилась, поседела, лицо покрылось глубокими морщинами, глаза запали, выцвели, видимо нелегкие были эти годы тревожного волнения за мою судьбу. Зашли в хату, обстановка в ней прежняя, убогая и бедная. Раньше этого я как-то не замечал. Новая тревога за меня, что я снова отправлюсь на фронт, не заслонила однако материнской радости от этой неожиданной и желанной встречи.
О многом в этот вечер рассказала мне мать. Сидели мы в саду при керосиновой лампе. Ночь была тихая, лунная,звезды ярко блсетели на небе. Шло “бабье лего» и только отзвуки артиллерийской канонады, что доносились с берегов Днепра, напоминали о войне. Окупация не пришла бесследно для нашего села. Мать была возбуждена, речь ее лилась волнами то громче, то тише.
– Говори тихонько, мама, не волнуйся и вытри слезы, плакать не надо,- успокаивал я ее.
Я с наслаждением и радостью в сердце произносил слово «мама», от которого уже отвык за время длительного отсутствия. Она рассказала о том, что в селе свирепствовали фашисты, а еще больше их прихвостни, и о тех, кого уже не было в живых, кто сложил головы на полях брани, и о тех, кого угнали на каторгу в Германию, и о тех, кто в селе стал предателями, и наконец, о тех, кто остался без крова, чьи дома сожгли гитлеровцы при отступлении, вернее при паническом бегстве. Говорила она неторопливо, часто витирая слезы горя, накопившиеся за эти годы в ее добром серце. Я не торопил ее, хотя меня так и подмывало узнать поскорее все новости. Интересовало все: судьба односельчан, и судьба моих товарищей, и наконец, судьба девушки, моей первой, робкой любви.
– Одного, сынок, я не могу понять. Фашисты, имея столько техники бегут от вас, как наперченные, а наши на одних худих лошаденках гонятся за ними. Объясни мне это, почему так?…
– Мама! Во-первых, ты не все видела, а во-вторых, немцев лупит весь советский народ и с фронта и с тыла. Мы же на своей земле, нам и углы хат помогают, – ответил я.
– Так им,проклятым,и надо! – согласилась она – Особенно здесь наши же, местные, полицейские и другого рода прихвостни.
– Кто же пошел в полицейские?
– Кто же! А.Гусак, Б.Коваленко, А.Коваленко, Адам – переводчик, обьявился тут такой. Он из немцев поволжья, что-ли. Два раза и меня били, пока не отдала Борису твой велосипед и полубаян.
– Кто бил?
– Кто же еще! Борис Коваленко…
– За что?
– Я же сказала, за то, что не давала полубаян и велосипед. Я их на чердаке прятала. Настоящим зверюгой оказался.
– Где он сейчас? – вскипел я.
– Убежал прохвост, еще за неделю до вашего прихода.
– Вот же сволочь, – не выдержал я.- А еще товарищем был. Не уйдет, под землей найдем и будем всех судать народным судом.
– Они-то все обежали, а вот их любовницы остались, глаз теперь на люди не кажут, совесть появилась, а может и возмездия бояться ,- сказала мать.
– Это кого же ты мама, имеешь ввиду? – почувствовав недоброе, спросил я.
– Кого же? Да хотя бы твою, бывшую, она бессовестная, первая бросилась на шею пятидесятилетнему Адаму-переводчику. Свадьбу такую раздули, на фургоне все тут с ним разъезжала, госпожой-переводчецей ведела себя называть, бессовестная…Тьфу, – сплюнула мать.
– Мама! Ты о Любе Пареной говоришь?…- закричал я.
– А то о ком же? О ней, бессовестной.
– Где она сейчас? – спросил я, резко приподнявшись с места
– Охолонь! – положив руку на плечо, оказал Григорий.- Пора знать, что в каждую бабу черт ложку дури положил. Женщины как прибрежный ветер: днем дует с моря на берег, ночью же с берега на море» – закончил он.
Злость, лютая злость затуманила душу и сердце мое. Я схватился с места и рванулся было бежать к ней, чтобы отомстить за растоптанную свою любовь, за предательство, и не только меня, односельчан, нашего народа, все кипело во мне. Но Григорий удержал меня, за что я и сейчас ему благодарен. Не удержи – могло бы случиться беззаконие, за что бы не поздоровилось. После понял, что это была глупость с моей стороны, однако те чувства, которые еще до этого теплились в моей душе в тот вечер исчезли навсегда. Забегая вперед, скажу, что спустя много лет, когда был в отпуске, я встретилс я с Любой Пареной, но тогда время свое дело сделало, у каждого из нас уже сложилась своя личная жизнь, да и след от первых робких чувств давным-давно затерялся. Значительно позже, когда предатели отбыли свой положенный срок на Колыме, мне пришлось повстречаться и с Борисом Коваленко, однако к тому времени я стал значительно взрослее и лишь нескрываемым презрением, при встрече, вознаградил его.
Уезжал я из родного села с лютой ненавистью к гитлеровцам, к их холуям, которые принесли столько бед, страданий, смертей и слез моим землякам, всему нашему народу.
– Куда же теперь? – плача, спросила мать.
– На фронт, родная, бить их, истреблять, уничтожать как клопов, за те беды, которые принесли они нам, – ответил я.
Догнал я свой 13 гвардейский полк уже на подходе к Днепру. Подполковник Зарва сообщил мне, что состоялся приказ о моем назначении на должность заместителя командира 116-го армейского инженерно-саперного батальона, и что мне приказано немедленно убыть в деревню Солошино к месту своего назначения. Так я разлучался навсегда с воздушно-десантными войсками, с родной мне 1-й гвардейской дивизией…
